После этого вохра детворы не трогала.
Мы таких делишек не обделывали, но в элементе поощряли. Вам бы в голову не пришло, чтобы очмилая пожилая дама, вроде моей старшей жены, подзуживала детвору на баловство. А тем не менее подзуживала.
Вдали от домашних расстройств одинокие мужики разным озабочены. Вот с одной такой заботы мы и начали. Этих миротворцев-карателей прислали на Валун без обеспечения насчет приятного досуга.
Кой-какие из наших даме были исключительные красотки, и кой-какие из них начали слоняться возле станций, одетые микрастей, чем обычно, то есть почти в чистом виде в нулях, однако в дупель насандаленные самыми разными духами, но дико забористыми. Они с желтыми робами не разговаривали, в упор не глядели в ту сторону, они в элементе поле зрения пересекали, играя боками, как только лунтички могут. Никакая бабель на Эрзле так не может, шестикратный вес не даст.
Такие сцены собирали народ от мужиков до молокососов: «фьюити», аплодисменты в честь красоты и злобная потеха над желтой робой. Вперед на это дело подряжались платные специалистки, но вскоре желающие задаром таким косяком повалили, что проф решил: ни к чему сорить деньгами. И оказался прав: даже Людмила, робкая, что твой котенок, хотела попробовать это дело, но Мама ей четко сказала «нет». А Ленора, благо на десять лет старше и самая симпатичная в нашей семье, таки попробовала, и Мама нагоняя ей не выдала. А та вернулась – вся раскраснелась, веселая, собой довольная до упора, и одно на уме: как бы еще разок гадов подразнить! Причем то была ее собственная идея, в ту пору она знать не знала, что за этим стоит.
Всё это время мы с профом редко виделись, а на публике так вообще ни разу. Мы соприкасались по телефону. Поначалу здорово стесняло, что у нас на ферме был всего один телефон на двадцать пять душ, причем всё больше из юной поросли, которая, как к телефону прилипнет, так часами висит, только силой оторвешь. Мама ввела строгости: каждому дозволялся один звонок от нас не дольше, чем на девяносто секунд, с возрастающей шкалой наказаний. В исключительных случаях она из добрых чувств прощала. Но прощение сопровождалось «телефонной нотацией»: «Когда я попала на Луну, частных телефонов вовсе не было. Вы, дети, орете, как не знаю кто…»
Насчет завести у себя телефон мы были одним из последних процветающих семейств. Когда меня приняли, он был дома внове. Процветали мы, поскольку ни в какую не покупали того, что могли заделать сами. Мама телефон недолюбливала, поскольку оплата за него в «Луноситскую объединенную компанию проводной связи» большей частью шла в пользу Главлуны. Всю дорогу отказывалась понять, почему я не могу смухлевать насчет телефонной службы с той же легкостью, как мы тырили электроэнергию. («Ведь ты же всё знаешь про эти штучки, Мануэль, дорогой!»). Что телефонный аппарат – это часть системы переключений, в которой он непременно должен числиться, ее не интересовало.
Смухлевать-то я, в конце концов, и мог. Но проблема с контрабандным телефоном в том, как до вас дозвониться. Поскольку он не зарегистрирован, система переключений вашего набора не предусматривает, не существует сигнала, который указал бы ей, как кому-то со стороны связаться с вами.
Но после того, как присоединился Майк, проблема отпала. У меня в мастерской было почти всё, что нужно. Кое-какую мелочь купил, кое-какую стырил. Просверлил дырочку из мастерской в телефонный отсек и еще одну – к Ваечке в комнату. Метровой толщины дикий камень, но лазерный луч толщиной с карандашик работает в темпе. Законный телефон я распотрошил, врезал индуктивную связь в разрыв и замаскировал. Осталось пристроить у Ваечки в комнате и у меня наушники и динамик плюс контурочки повышенной несущей частоты, плюс оконечные преобразователи в нормальную, чтобы не мешать законному телефону Дэвисов.
Вся проблема была в том, чтобы при этом деле не попасться на глаза, но Мама с этим управилась.
Остальное заделал Майк. Безо всякого наборного аппарата, напрямую. Набором «MYCROFTXXX» я теперь пользовался, только когда звонил с какого-нибудь другого аппарата. А мою мастерскую и Ваечкину комнату Майк слушал всю дорогу. Если слышал, что я или она окликаем: «Майк!», отзывался, на остальные голоса не реагировал. Голоса ведь индивидуальны, он различал их, как отпечатки пальцев, и ни разу не ошибся.
Я прошелся по мелочам: поставил звукоизоляцию на Ваечкин входной люк, такую же, как на входной люк своей мастерской, переключатель – врубать ее и мой аппараты вместе и по очереди – и сигнализацию, чтобы мне знать, одна она у себя и задраен ли вход, а ей – то же самое знать про меня. Всё это прибавило безопасности средствам сообщения между Ваечкой, мною и Майком и обеспечило возможность устраивать хурал по телефону между всеми нами сразу, включая профа. А профа Майк мог вызвать, куда бы он ни двинул. Проф мог откликнуться или сам позвонить по любому частному телефону. И мы с Ваечкой могли его сыскать в любой момент. И очень следили, чтобы Майк записывал каждый наш шаг.
По моему контрабандному телефону, хоть он и не имел кнопочного набора, можно было вызвать любой номер на Луне. Скажи только Майку, попроси связь «по Шерлоку» с таким-то. Ведь у него все списки налицо, и номер он сыщет быстрее, чем я.
Мы начали в натуре понимать неограниченные возможности телефонной сети, причем, когда она за нас. Я взял у Майка еще один номерок из неиспользуемых – для Мамы, чтобы она могла звякнуть Майку, если понадобится достать меня. Она сделалась с Майком по корешам, всю дорогу думая, что он человек. На всю нашу семью распространилось. Однажды возвращаюсь домой, а Сидра говорит: «Манни, дорогой, звонил твой друг, у которого такой приятный голос. Майк Холмс. Хотел, чтобы ты ему звякнул». Я говорю, мол, спасибо, бусде, а она вдруг заявляет: «Ман, а когда ты его к нам пообедать позовешь? По-моему, приятнейший человек».